Мои объяснения, касающиеся границ познания природы, позволяют, по меньшей мере, едва обозначив, показать, в чём состоит разница между познанием высших миров, как об этом говорит духовная наука, и тем познанием, о котором мы говорим, исходя из обычного сознания, в повседневной жизни или в тра­диционной науке. В повседневной жизни и в традици­онной науке в отношении наших познавательных сил мы остаёмся стоять на том, чего добились благодаря воспитанию, которое довело нас до определённой по­ры жизни, и на том, что мы в состоянии совершать благодаря этому воспитанию, исходя как из унаследо­ванных свойств, так и из общечеловеческих свойств. Но то, что называется в границах антропософски ори­ентированной духовной науки познанием высших ми­ров, основывается в известной мере на дальнейшем воспитании, на необходимости самому взять в свои руки дальнейшее развитие. Точно так же, как ребенок может продвигаться вперёд к   обычному сознанию, так в дальнейшем ходе жизни можно через самовос­питание достигать более высокого состояния созна­ния. И тогда, уже в этом, более высоком состоянии сознания, раскрываются те вещи, которые обычно мы тщетно ищем на обеих границах естественного позна­ния - на границе материи и на границе сознания, при­чём, здесь подразумевается обычное сознание. О та­ком более высоком сознании, благодаря которому че­ловеку становится доступна следующая ступень дей­ствительности по сравнению с обычной повседневной действительностью, о таком сознании, уже упоминаемом нами, говорили восточные мудрецы в древние эпохи. И они стремились к такому высокому развитию с помощью средств внутреннего самовоспитания, со­ответствовавших именно их расовым особенностям и их стадии развития. Только познавая открывающееся человеку через такое высокое развитие, полностью воспринимаешь смысл того, что излучается нам из древних восточных документов мудрости. При необ­ходимости характеризовать путь развития, восприня­тый этой мудростью, следует сказать: это путь инспи­рации. Именно тогда человечество было определён­ным образом ориентировано на инспирацию. И хоро­шо, если мы для понимания этого пути развития в высшие области познания предварительно проясним себе, каким, собственно, был этот путь развития этой древней восточной мудрости. Только сразу замечу, что этот путь уже абсолютно не годится для нашей западноевропейской цивилизации, так как человечест­во непрерывно развивается, оно продвигается вперёд. И тот, кто хочет - как это делали многие - для вступ­ления на путь высшего развития вернуться снова к древним восточным наставлениям мудрости, тот стремится, по сути дела, замедлить развитие человече­ства, а также показывает, что не имеет никакого ис­тинного понимания относительно благополучного развития человечества. Мы живём обычным сознани­ем в нашем мыслительном мире, в мире наших эмо­ций и в мире нашей воли и закладываем основы того, что тут в душе раскачивается вверх-вниз как мысли, эмоции и воля - мы это основываем, познавая. И вос­приятия внешнего мира, восприятия физически-чувственного мира являются как раз тем, в чём наше сознание, по сути дела, только пробуждается.

1

Тут речь идёт о том, чтобы осознать, что для вос­точных мудрецов, для так называемых посвященных Востока, был необходим некий другой образ жизни, другое отношение к трактовке восприятий, мышления, чувства и желания, нежели то, которое имеет человек в обычной жизни. Мы можем прийти к некоему пони­манию того, что, по сути дела, существовало там как путь развития в высшие миры, если посмотрим на следующее. В определённом возрасте мы развиваем к большей свободе и к большей независимости то, что мы называем духовно-душевным. Можно, например, привести характеристику того, как духовно-душевное, действующее в теле организующе в первые годы дет­ства, затем со сменой зубов высвобождается и до оп­ределённой степени становится свободным; как далее человек живёт свободно со своим «Я» в этом духовно-душевном; как это духовно-душевное отдаёт ему себя, в то время как прежде - если я могу так выразиться -оно занималось созиданием тела. Теперь же, по мере того как мы всё больше и больше врастаем в жизнь, вступает то, что прежде всего ради обычного сознания в самом зародыше подавляет развитие этого освобож­дённого духовно-душевного в направлении духовного мира. Мы как люди в своей жизни между рождением и смертью должны проделать путь, который встраивает нас во внешний, земной мир как пригодных для него существ. Мы должны усвоить способности, дающие нам возможность ориентироваться во внешнем чувст­венно-физическом мире. Кроме того, мы должны вы­работать такие способности, которые делают нас по­лезными членами в социальной жизни, совместной с другими людьми.

2

Вступающее тут есть нечто тройственное. Это тройственное приводит нас в правильную связь, в частности, с внешним человеческим миром, регулирует нашу взаимосвязь с внешним человеческим миром -это речь, это возможность понимать мысли нашего окружения, это также возможность добиться понима­ния, до некоторой степени восприятия, другими чело­веческими «Я». Говоря об этих трёх вещах: воспри­ятие речи, восприятие мыслей и восприятие «Я», -высказывают нечто, что рассматривается просто, но однако для тех, кто серьезно и добросовестно стре­мится к   познанию, это не является таким простым. Обычно мы говорим только о пяти чувствах, к кото­рым новая физиология присоединяет затем ещё неко­торые внутренние чувства. Таким образом, в пределах внешней науки мы не имеем никакой совершенной системы органов чувств. Так вот, по поводу этого во­проса я ещё буду здесь с вами говорить ⁵¹. Но сего­дня я хочу только отметить, что это иллюзия, когда полагают, что с чувством слуха, с устройством слуха и с тем, что сегодняшняя физиология фантазирует по поводу устройства слуха, было дано уже и понимание речи Так же, как мы имеем чувство слуха, мы имеем и чувство речи. Этим не подразумевается чувство (впрочем, и его так называют), которое побуждает нас говорить, но этим подразумевается то чувство, кото­рое делает нас способными понимать восприятие речи точно так же, как чувство слуха делает нас способны­ми воспринимать тон как таковой. Когда-нибудь по­лучат совершенную физиологию и тогда-то узнают, что это чувство речи абсолютно аналогично всякому другому чувству, что оно по праву может быть выра­жено в собственном смысле. Оно только шире распро­странено внутри человеческой организации, чем вся­кое другое, более локализованное чувство. Однако, это то чувство, которое должно быть чётко ограничено. И точно так же мы имеем одно, правда, распро­страняющееся почти по всей нашей телесности, чув­ство восприятия мыслей другого существа. Ибо то, что мы воспринимаем в слове, ещё не есть мысль. Нам необходим другой орган, другая организация, кроме одной только организации восприятия слова, если мы хотим сквозь слово понять мысли, сообщае­мые нам другим существом.

⁵¹ ... по поводу этого вопроса я ещё буду здесь с вами говорить: Перечень    высказываний    Рудольфа Штайнера об учении о чувствах находится в указаниях к тому «Становление человека, душа и дух мира», вторая часть, полн. собр. соч., Дорнах, 1967, библ. № 206, стр. 203.

3

И точно так же мы наделены чувством, распро­странённым, разумеется, по всей нашей телесной ор­ганизации, которое мы можем назвать чувством для восприятия «Я» другого человека. В этом отношении ведь и наша философия нового времени, я бы сказал, не вышла из младенчества, ибо сегодня, например, можно часто слышать, как говорят: мы встречаем ка­кого-либо человека; мы знаем, что человек оформлен так и так. Вследствие того, что встреченное нами су­щество кажется нам сформированным так же, как и мы сами, и что мы как люди наделены «Я», мы дела­ем, до некоторой степени подсознательно, вывод: "Аа, он также имеет в себе я". Это противоречит всякому психологическому факту. Кто может реально наблю­дать, тот знает, что существует непосредственное вос­приятие - не умозаключение по аналогии, - благодаря которому мы приходим к восприятию другого, чужого «Я». Собственно, только один человек, Макс Шелер ⁵², дружески расположенный или, я бы сказал, род­ственный Гётгингенской школе Гуссерля ⁵³, пришёл к выводу как раз об этом непосредственном воспри­ятии «Я» другого человека. Так что можно сказать: идя вверх от обычных чувств человека, мы должны распознавать ещё три чувства: чувство речи, чувство мысли и чувство «Я». Эти чувства проявляются в ходе человеческого развития по мере того, как наружу выступает как раз то, что постепенно выделяется от рож­дения до смены зубов в том существе, которое я вам охарактеризовал.

⁵²  Макс Шелер, 1874-1928. См. также «Мой жизненный путь», гл. XXXV, где Штайнер описывает свою встречу с Шелером. - Шелер изложил проблему чужого «Я» прежде всего в приложении к своему сочинению «К феноменологии и теории чувств симпатии и любви и ненависти» Галле на Заале 1913, и затем посвятил ему основную главу во втором  издании (1923), переименованном в «Сущность и форма симпатии».

⁵³ Эдмунд Гуссерль, 1859-1938, немецкий философ; основатель феноменологии собственного направления.

4

Эти три чувства прежде всего указывают нам на взаимосвязь, на общение с другими людьми. Благода­ря наличию этих трёх чувств нас в определённой мере вводят в социальную жизнь среди других людей. Но путь, которым овладевали посредством этих трёх чувств как раз для цели высшего познания, у древних, а именно у индийских мудрецов, был иным. Душа об­ращалась к словам с целью высшего познания не так, чтобы с помощью этих слов понять то, что говорил другой. Она своими силами была обращена к мыслям не с тем, чтобы при этом были восприняты мысли другого, и не так она была направляема к «Я», чтобы вследствие этого сочувственно воспринять это «Я» другого. Это предназначалось для обычной жизни. Когда мудрец, так сказать, из своего устремления к высшему познанию, из своего пребывания в духовных мирах снова возвращался в обычный мир, тогда он нуждался в этих трёх чувствах в обычном смысле сло­ва. Но в том случае, когда он хотел развивать метод высшего познания, тогда эти три чувства ему нужны были по-другому. Слушая другого, воспринимая речь, он до определённой степени не позволял пронизать словом силы души, что позволило бы постигая, дойти до другого человека сквозь слово, но он сам оставался при слове. Он ничего не искал позади слова. Течение душевной жизни он направлял только до слова. Бла­годаря этому ему давалось усиленное восприятие сло­ва. Он отказывался от понимания через слово чего-то другого. Он всей своей душевной жизнью жил этим словом; просто он использовал слово и соответствен­но порядок слов так, что мог целиком вжиться в эту речь. Он формировал определённые изречения, про­стые устойчивые (wortschwere) изречения, с помощью которых он старался всецело жить в звучании слова, внутри тона слова. И всей своей душевной жизнью он был захвачен звучанием слова, которое он повторял. Это вело затем к формированию такой жизни в изре­чениях, в так называемых «мантрах». Мантрическое искусство, жизнь в изречениях, состоит в том, что со­держательную часть слова не понимают через изрече­ние, а сами изречения переживаются как музыкальное; что сами изречения связывают с собственной душев­ной силой и остаются внутри изречений; что свою душевную силу, живущую в изречениях, укрепляют с помощью непрерывных повторений и через вновь и вновь постоянно повторяющиеся изречения усилива­ют эту свою душевную силу. Это искусство постепен­но достигло высокого уровня и преобразовало силу, обычно присутствующую в нашей душе для того, что­бы посредством слова мы могли понимать другого че­ловека, в другую силу. Произнесением и повторением мантрического изречения в душе взошла некая сила, некая сила в душе взошла через повторение мантрама, только она не привела к другим людям, а ввела в ду­ховный мир. И если таким образом в мантрах воспи­тали душу, если преуспели так, что ощутили внутрен­нее действие и струение этой душевной силы, остаю­щейся обычно неосознанной, так как всё внимание направлено на понимание через слово другого челове­ка; если достигли того, что такую силу ощущают, как некую душевную силу, как, например, обычно ощу­щают напряжение мышцы, желая что-либо выполнить рукой, - тогда созрели для постижения того, что за­ключено в силе, в высшей силе мысли. В обычной жизни с помощью мыслей ищут пути приближения к другому человеку. Но с помощью этой силы мысли постигают совсем в другом роде. Постигают ткание мыслей во внешней действительности. Вживаются во внешнюю действительность. И вживаясь, восходят к тому, что я описал вам, как инспирацию.

5

И тогда на этом пути приходят уже к тому, чтобы вместо переживания себя в «Я» другого человека, восходя жить в «Я» индивидуализированных духов­ных существ, окружающих нас точно так же, как ок­ружают нас существа чувственного мира. Описанное мной здесь для вас было для древнего восточного мудреца само собой разумеющимся. Так его душа в известной мере странствовала, восходя к восприятию духовного мира. Он достигал в высшей степени того, что можно назвать инспирацией. И он сам был как раз организован для этой инспирации. Ему не надо было, как западному европейцу, опасаться того, что во вре­мя этого странствования при выходе из тела он может как-то утратить своё «Я». А в более поздние эпохи, вследствие продвижения человечества в своём разви­тии, уже возникло такое состояние, что можно было довольно легко вступить во внешний мир без своего «Я». Тогда заблаговременно стали проявлять заботу о том, чтобы тот, кто должен был стать учеником выс­шей мудрости, не входил в этот духовный мир без во­дительства и уж не впадал бы патологически в ту ма­нию сомнения, о которой я здесь говорил в эти дни. Во времена древних восточных эпох из-за расовых особенностей ученику вообще не следовало этого бо­яться. Но при дальнейшем продвижении человечества всё-таки возникла такая опасность. Отсюда та осто­рожность, которую строго соблюдали именно в вос­точных школах мудрости. Ученикам указывали на не­обходимость следования не какому-то внешнему авторитету (современное понимание авторитета возник­ло, собственно говоря, лишь в западноевропейской цивилизации), но на необходимость развить в себе следование примеру руководителя, гуру, путём само собой разумеющегося приспособления к обстоятель­ствам. То, что переживал руководитель, то, как он стоял внутри духовного мира в одиночестве без мании сомнения и даже без склонности к мании сомнения -это ученик просто воспринимал, и это восприятие при его вхождении в инспирацию настолько оздаравливало, что патологическая мания сомнения не могла его настигнуть.

6